Сердце революции. К 120-летию со дня рождения Андрея Платонова

Сегодня Андрей Платонов признан классиком русской литературы. Его книги общедоступны, но главное идейное содержание его прозы часто остаётся закрытым. Эта герметичность автора для «непосвящённых» при этом связана не сложностью, а скорее с той режущей до глубины простотой, которую читатель зачастую не может принять.



Андрей Платонов в своей прозе копнул в самую глубину проблематики революции. Его странное и грузное, плотяное слово стало проникать в самую суть отчуждения, которое его персонажи пытаются снять самыми радикальными способами. Критика и современникам Платонова казалось, что, изображая своих странных юродивых героев, он пишет сатиру на советскую действительность. Ему выносили вердикт, что он контрреволюционный писатель, что было для него тяжким обвинением.

Но, как оказалось, в речах и поступках платоновских иноков революции, рыцарей девы Розы Люксембург, созерцателей самозарождающегося в массах социализма отражались, оживали идеи и мироощущение самого писателя. А парадоксальный язык, смешивающий народное просторечие с научными терминами, нередко питался из бюрократических бумаг, которые Платонов имел возможность наблюдать, работая мелиоратором.

«Большевик должен иметь пустое сердце, чтобы туда всё могло поместиться…» – в этой фразе из ключевой для понимания Андрея Платонова повести «Чевенгур» звучит могучий лейтмотив его творчества. Революция, коренное изменение мира, его преображение связано с неутомимой работой центрального органа в человеке – с сердцем.

Не только отрешение имущества и отсутствие социального гнёта должны были, по Платонову, проложить путь к социализму. Скажем, что коммунисты в прозе писателя приближались в своём небрежении к материальному к юродивым и отшельникам христианства. Но главное – это освобождение от рассудка, главного эксплуататора.

«Ум такое же имущество, как и дом, стало быть он будет угнетать ненаучных и ослабленных», – говорит пролетарий Чепурный из Чевенгура. В тексте повести слово «сердце» и его производные центральны. Оно употребляется более сотни раз в различных контекстах. Но всегда оно почти связано с постижением мира и времени. Сердце – орган зрения, орган знания и орган общения. По сути, это душа пролетария.

Но почему же только пролетария? Неужели остальные все – то есть противоположный класс – бессердечны? Нет, класс у Андрея Платонова есть народ. А пролетарий и есть русский. Только это русский, решившийся на «путешествие с открытым сердцем», на всеприятие полного тоски мира и обречённых людей. А тот, кто не проявил свою классовую сознательность, не отринул прежней «кулацкой» жизни, по сути не решился на то, чтобы сострадать всему существующему, чтобы стать человеком.

Именно так. Герои Платонова блаженные, юродивые, жизнь и поступки которых граничат с безумием. Их поступки и речи в другом контексте можно выдать за литературу абсурда. Они кончают жизнь самоубийством ради любопытства о потустороннем мире, облачаются в рыцарские доспехи и спят на гранатах, тоскуют о возлюбленной, но никогда не приходят к ней.

Но проблематика в жизни от их мнимого «безумия» не снимается, а только усугубляется. Они оказываются в пустоте. Ярко описывает этот момент Платонов в «Сокровенном человеке».

«…Пухов думал, что они ничего ребята, хотя напрасно бога травят, – не потому, что Пухов был богомольцем, а потому, что в религию люди сердце помещать привыкли, а в революции такого места не нашли.

– А ты люби свой класс, – советовали коммунисты.

– К этому привыкнуть еще надо, – рассуждал Пухов, – а народу в пустоте трудно будет: он вам дров наворочает от своего неуместного сердца».

Эта пустота даёт человеку простор для революционного творчества. Но она и мучит его. Всё, чему он прикасается, оказывается недостаточным. Писатель верил, что именно стихийное творчество народных масс родит социализм. Поэтому чевенгуровский Александр Дванов по указу губисполкома идёт по селениям искать уже осуществившийся социализм.

Лирическое начало в прозе Платонова касается всеобщей тоски, обречённости, смерти, которые заключены и в природе, и в человеческом быте. По сути, в прозе Платонова смерть тотальна и всеобъемлюща. Его герои постоянно живут в её присутствии. Но от того граница между жизнью и смертью стирается. Маленький Саша Дванов ночует в яме возле могилы отца, ощущая, что там его дом. Копенкин хочет выкопать тело своей матери. Смерть не ужасает, но печалит героев, но только погружает их в глубину своей самости.

Так, корень зла оказывается не в общественно-экономических отношениях, а в падшести, испорченности человеческой природы. Бороться с эксплуатацией, по Платонову, значит бороться с самим собой.

«Неужели внутри всего света тоска, а только в нас одних пятилетний план?», – недоумевают, сомневаются платоновские пролетарии. Воодушевление их сменяется пониманием, что революция требует тотального преображения мира и изменения человеческой природы. От того они становятся странниками, иноками большевизма и стихийными философами.

Всё могло поместиться в сердце писателя Андрея Платонова – революция, смерть, человечество, надежда, чаяние социализма, ожидание всеобщего конца и сотворения нового мира – однако этого не смогли вместить в большинстве своём его современники. Им чудилась в прозе Платонова сатира, ирония, усмешка. Горькая правда, которую глубинно проживали его герои и он сам, оказалась слишком тяжёлой для них. Но она, тем более, тяжела для дня сегодняшнего, в котором, кажется, нет уже ни сердца, ни рассудка.

Революция у Платонова – это конец света. А значит, она ещё не осуществилась.

Михаил СЕУРКО
история, культура, литература, революция