Рустем Вахитов: евразийский взгляд на Революцию

В начале нынешнего юбилейного года вышла из печати новая книга известного философа и публициста, постоянного автора газеты «Советская Россия», преподавателя Центра политической учебы при ЦК КПРФ Рустема Вахитова (г. Уфа) «Революция, которая спасла Россию». Р. Вахитов представляет интеллектуальное течение левого евразийства, к которому из современных идеологов можно (пусть и довольно условно) отнести также С.Г. Кара-Мурзу и ряд других интересных авторов. Таким образом, взгляд Рустема Вахитова на Революцию – это не взгляд ортодоксального марксиста, но тем более это не взгляд либерала-антисоветчика.



Первые главы книги посвящены разоблачению либеральных мифов о дореволюционной России и «злобных большевиках», которые «столкнули страну со столбовой дороги цивилизации». Как подчёркивает автор, капитализм в России носил зависимый, «периферийный» характер и не охватывал всех сфер жизни страны. Большая часть промышленности страны принадлежала иностранному капиталу, а «отечественная» буржуазия так и не стала самостоятельной политической силой. Это, пишет Р. Вахитов, «очень напоминает современное российское сырьевое государство»: «Россия Путина – это “энергетическая сверхдержава”, а Россия последнего царя из династии Романовых была, так сказать, “хлебной сверхдержавой”».

Причины такого положения дел автор связывает с особенностями «великих реформ» Александра II, реальную выгоду от которых получили вроде бы «обобранные» дворяне-землевладельцы. «Они получили дешевую рабочую силу и безграничные возможности ее эксплуатировать. В результате их поместья превратились в крупные латифундии, основанные на наемном труде, использующие машины и новейшие технологии и бесперебойно поставляющие хлеб на мировой рынок». Разумеется, эта элита была вполне удовлетворена положением дел и не стремилась к модернизации страны и развитию крупной промышленности.

Автор, который сам является преподавателем высшей школы, отдельно останавливается на вопросах образования в предреволюционной России. В частности, он рассматривает правительственные проекты по внедрению всеобщей грамотности, которые на самом деле не шли ни в какое сравнение с тем, что было всего через 10-20 лет сделано в этом направлении в СССР. Кроме того, даётся картина особой идеологической роли дореволюционного среднего и высшего образования, которое, по сути, само же провоцировало оппозиционные настроения среди интеллигенции.

В третьей главе Р. Вахитов анализирует «политический культ Николая II», который сегодня исподволь насаждается в России. «Тенденцию эту, – подчёркивает автор, – не следует путать, как это часто делают как клерикальные, так и антиклерикальные круги, с прославлением Николая Второго и членов его семьи в лике святых в 2000 г. Святость вовсе не равнозначна признанию политических заслуг».

По его мнению, «неомонархисты, рассуждая о Николае Втором и “России, которую мы потеряли”, на деле осмысливают в терминах России начала XX в. нашу современность, эпоху “стабилизации” либерального режима в России». Правление последнего императора, сочетающие авторитарные методы и либеральное экономическое содержание, становится тут особенно «близким» существующей элите. Революции же, завершившие это правление, трактуются как действие злонамеренных внешних сил, что-то вроде современных «майданов».

Следующий раздел книги посвящён Февральской революции. Она, по мнению автора, важна как наиболее последовательная попытка внедрить в России «либеральные и социал-демократические идеалы западного образца». Эти же либеральные идеи господствовали и в Белом движении, а Гражданская война, таким образом, стала «войной Февраля с Октябрём», войной цивилизационных проектов – западного и самобытного российского. Сам факт того, что монархию в Феврале фактически не стали защищать никакие социальные группы, в том числе и те, которые после Октября выступили против большевиков, говорит о том, насколько верхние слои русского общества (в частности, офицерство) были пропитаны прозападной либеральной идеологией.

Но Россия в целом, русский народ, отверг либеральную альтернативу и предпочёл поддержать большевиков. «Это было подлинной трагедией русского западничества. Белогвардейцы взялись за оружие, объявив себя защитниками Родины, патриотами, а большевиков – космополитами, желающими сжечь Россию ради эксперимента мировой революции. А на деле получилось наоборот – белые привели на нашу землю иностранных интервентов, а большевики выступили как новые созидатели России, собиратели имперских земель». Но важнее даже не внешнеполитический аспект (скажем, стремление Временного правительства продолжать войну в интересах Антанты), а то, что «февралисты» не смогли решить главный вопрос, волновавший русское крестьянское большинство – земельный. Решили его только большевики.

Следующая глава носит название «Неизвестный Октябрь». Разумеется, здесь, помимо прочего, затрагивается и тема личности В.И. Ленина. Многие из тех, кто считает себя марксистами, говоря о событиях 1917 года, преувеличивает личную роль В.И. Ленина, хотя это противоречит самой сути марксистской методологии, для которой характерно весьма скептическое отношение к роли личности в истории вообще. Диалектическому материализму также не присуще резкое противопоставление эпох, которым грешат некоторые «марксисты». В том и суть этого подхода к истории, что, согласно ему, новое вызревает постепенно в недрах старого, является его порождением, хотя часто и являет себя затем в виде некоего исторического «катаклизма». Так, советский народ, создавший в XX веке великую Советскую цивилизацию, «вызревал» в недрах старой дореволюционной России.

Р. Вахитов пишет: «И вот человек, привыкший считать, что Ленин — это полубог, который один мог вершить историческими поворотами…, теперь, даже объявив себя антисоветчиком и антикоммунистом, продолжает верить в то же самое, только теперь Ленин превращается у него из доброго полубога в злого, ввергшего Отечество в пучину неисчислимых страданий. Этим сторонникам “культа личности наоборот” в голову не приходит, что Ленин, каким бы гениальным политиком он ни был, все же оставался человеком, что он вовсе не производил революций, а лишь умел ждать наступления революционной ситуации и умел, дождавшись, воспользоваться ею с выгодой для своей партии. Это — большее, что можно потребовать от политика».

Кроме того, по мнению Вахитова, главной движущей силой русской революции был не столько пролетариат, который был довольно малочислен, сколько общинное крестьянство, составлявшее подавляющее большинство населения страны. «Сама русская поземельная община — плод векового социального творчества нашего народа – была сложнейшим общественным механизмом взаимопомощи, позволяющим устроить цивилизованную жизнь в сложнейших условиях». Именно движение крестьян за передачу общине помещичьих земель и стало, как говорит автор, «истинной причиной крушения самодержавия и режима либералов-февралистов».

Причём, помимо противоположности экономических интересов, сыграл свою роль и культурный разрыв между крестьянами и помещиками: «помещик в их глазах с утерей национальной культуры, а к XX в. и национальной религиозности, а также переходом к торговому капитализму и неизбежному равнодушию к судьбам крестьян, превращался в “русского немца”, насаждавшего свои “немецкие” порядки». Крестьяне выступали против наёмного труда и «раскола единого сословия крестьян-общинников на сельскую буржуазию и сельский пролетариат».

Большевики, подчёркивает автор, в 1917 году стали единственной партией, признавшей крестьянское требование социализации земли, «хотя это и не вполне совпадало с их программой, которая видела будущее не за общинным хозяйством, а за своеобразными загородными госфабриками сельхозпродукции». На это не решились даже эсеры, которые придерживались народнической идеологии, выражавшей интересы общинного крестьянства.

К сожалению, интересная тема «перерождения» эсеровской партии не получила в книге Р. Вахитова достаточного развития. Эсеры, которые придерживались народнической идеологии и считали, что Россия может перейти к социализму, минуя капитализм, тем не менее, получив в 1917 году значительную долю власти, стали двигаться в «фарватере» партии меньшевиков и не настаивали на немедленных социалистических преобразованиях. Для меньшевиков, придерживавшихся догматического марксизма в его западном варианте (где на тот момент господствовали идеи Бернштейна), было характерно стремление к союзу с буржуазией, которая, по их мнению, ещё не сыграла до конца свою «прогрессивную» роль. Поэтому они выступали против пролетарской или, точнее, рабоче-крестьянской, революции. Но эсеры не были связаны этими идеологическими догмами. Так что их пассивное поведение – одна из загадок 1917 года, которая требует объяснений.

В то же время очевидно, что крестьянский идеал был анархическим по своей сути: «Они понимали республику Советов как безгосударственное самоуправление, конфедерацию сельских и городских общин, каждая из которых живёт замкнутой жизнью и сама решает все свои дела». Это привело к конфликту их интересов с интересами большевиков, выстраивавших на руинах Российской империи новую жёсткую государственность. Но в условиях гражданской войны большевики всё же виделись крестьянам-общинникам «меньшим злом» в сравнении с белыми (несмотря на то, что среди последних были и правые эсеры), что и обусловило их победу.

Рассматривает Р. Вахитов и гипотетическую постановку вопроса (понимая всю её условность): что было бы, если бы не было Ленина и большевиков. Он приходит к выводу, что и в этом случае в революции доминировали бы «крайне левые» силы, такие как анархисты и левые эсеры. Большевики отличались от этих сил не степенью радикальности в социально-экономических и других вопросах, а своей нацеленностью на восстановление жёсткого государственного порядка. Это выразилось в программном положении о диктатуре пролетариата, которого не было у других социалистических партий.

В следующей главе Р. Вахитов «реконструирует» оценки Революции со стороны последовательного патриота и последовательного либерала, в противоположность нынешним антисоветски настроенным «патриотам» и «либералам».

«Октябрьская революция, – пишет он, – породила не только реальный социализм, но и модернизацию, культурную революцию, индустриализацию, она была не только социалистической, но и модернистской, демократической. Поэтому она не может хотя бы частично не приветствоваться настоящим демократом». Это, в частности, разрушение сословных перегородок, равноправие женщин, рост уровня образования, продолжительности жизни и т.д.

С другой стороны, «настоящий патриот-консерватор», в свою очередь, не может отрицать национального характера Революции: «победа большевиков была единственным спасением для России как для самостоятельного государства, для русского национального дела». Монархия в любом случае перспектив не имела, а противостояли большевикам «западники самых разных мастей – от либералов до умеренных социалистов, ориентированные на Антанту».

При этом понятно, что либерал не может поддерживать отмену частной собственности, а консерватор – насаждение атеизма. Но частично принять достижения революции, по логике, обязаны и тот и другой. Это не «примирение непримиримого», не «гнилой компромисс», о которых с осуждением говорят догматики, мнящие себя принципиальными, а именно диалектическое «снятие противоречий», в данном случае, в оценке Русской революции.

Впрочем, развивая мысль автора, отмечу, что последовательный демократ и последовательный национал-патриот и не могут, в конце концов, не признать социализм. Не может быть настоящей демократии (власти народа) при наличии эксплуатации человека человеком, потому что тот, кто подчинён другому экономически, неизбежно подчиняется и политически, и культурно. Не может быть и национального единства, на котором настаивают националисты, пока нет единства в отношении к собственности. Общественная собственность на средства производства – это тот единственный базис, который обеспечивает и подлинную демократию, и национальное единство, и независимость страны от внешних сил.

И в этом смысле главный итог Революции с точки зрения национальных интересов России – это её выход из мировой капиталистической системы, в которой она неизбежно играла роль зависимой периферии, и переход на путь самостоятельного развития. Понятно, что этим она и ненавистна представителям сегодняшней компрадорской, ориентированной на Запад элиты, независимо от того, кем они себя считают – «консерваторами» или «либералами».

В главе «Создание красной сверхдержавы» Р. Вахитов рассматривает позицию Ленина и большевистского руководства в национальном вопросе. Он подчёркивает, что марксистская идеология считала крупные государственные образования более прогрессивными и критически относилась к идеям «самоопределения» небольших народов. Другое дело, что в конкретных условиях 1917-1922 гг., когда национальные окраины бывшей Российской империи получили фактическую независимость, необходим был очень осторожный подход к собиранию земель. Без признания равноправия народов и федерализма нельзя было и думать о создании единого союзного государства.

Таким образом, пресловутая борьба большевиков против «великорусского шовинизма» диктовалась не столько их убеждениями, сколько политической необходимостью. В пролетарском же государстве, реконструирует Вахитов планы Ленина, «пролетариат восточноевропейских наций сплотится, а азиатские народы “вырастят” свой пролетариат, и тогда федерация уже будет не нужна и республики сольются в одну республику».

Вновь переходя к современности, Р. Вахитов высказывает спорное, с моей точки зрения, положение: «И тогда, и сейчас новая российская власть, которая появилась в результате распада сверхдержавы, пытается выступить как один из главных инициаторов объединения этого пространства на новых принципах». Разумеется, в этом отношении нынешняя власть в сравнении с большевиками выглядит гораздо слабее: у неё нет идеологии, которая была бы способна сплотить разбегающееся евразийское пространство, она опирается на рыночную экономику, которая не объединяет, а разделяет и т.д.

Но сомнительно само утверждение, что нынешняя российская власть стремится к евразийской интеграции. Вся наша внешняя политика говорит о том, что эта власть выражает интересы не «национальной буржуазии» (которой у нас попросту нет), а олигархии Запада, и стремится разрушить все скрепы, оставшиеся от Советского Союза. И даже присоединение Крыма лишь внешне стало исключением из этой политики. Ведь по сути это было «отступное» за сдачу Кремлём законной власти в Киеве, которую он имел полную возможность защитить, и за согласие на приход к власти бандеровской хунты.

Неверным мне представляется утверждение автора, что российская официальная пропаганда не признаёт существование украинцев как отдельного народа. Напротив, она всячески подчёркивает, что русские и украинцы – это два разных народа, целенаправленно выпячивает все различия между ними, и этом, в частности, объясняет отказ от признания Россией независимости Донбасса, рассматривая войну там как «внутреннее дело» Украины. Неоправданное проведение грани между русскими и украинцами и позволило противопоставить жителей Крыма (за которыми звание «русских» официально признано), с одной стороны, и Донбасса и всей оставшейся под властью хунты части Новороссии, с другой.

Собственно, едва ли не главной целью всех событий 2014 года как раз и стал ментальный разрыв между русскими и украинцами, формирование у них представления о себе как о двух отдельных и враждебных друг другу нациях, на что и работали (и по-прежнему работают) обе якобы «противоборствующие» стороны.

А вот из того, что часть русских националистов считают белорусов (как и украинцев) русскими, никак не может следовать какого-то «отталкивания» со стороны белорусов интеграционных проектов. Признавая, к примеру, что египтяне, сирийцы, иракцы и т.д. являются частями арабского народа, мы тем самым не заявляем, что они непременно должны жить в едином государстве и подчиняться одному центру. Более того, здравомыслящая часть русских националистов считает Белоруссию (при всех издержках её официальной идеологии, где есть «реверансы» в сторону Великого Княжества Литовского) всё же «более русским» государством в сравнении с сегодняшней РФ, и поэтому не выступает за её поглощение со стороны последней.

Заключительная глава книги Р. Вахитова посвящена образу Ленина в общественном сознании. При всей ценности наблюдений автора, здесь также есть с чем поспорить. Так, например, сомнительно утверждение автора, что образ Ленина стал в советской официальной пропаганде трактоваться в «патриотическом» ключе только с началом Великой Отечественной войны (а до этого он рассматривался только как марксистский «непреклонный ортодокс»). Уже в «Кратком курсе истории ВКП(б)» гражданская война показана как, прежде всего, противостояние Советской власти интервенции Запада («походам Антанты»), что является, кстати, вполне адекватной трактовкой этих событий. Начало войны не было здесь поворотным рубежом, хотя, разумеется, закрепило этот образ в общественном сознании.

Впрочем, любая хорошая книга вызывает споры. Можно в чём-то не соглашаться с автором, но признавать за его произведением высокие интеллектуальные достоинства.

Одно из главных достоинств книги Р. Вахитова – её свобода от идеологических штампов, как господствующих сегодня антисоветских, так и «советских» и ортодоксально марксистских, которые порой приносят едва ли меньший вред (потому что идейно разоружают патриотические силы, лишают их более широкой идейной опоры). Кроме того, книга написана простым и понятным русским языком, без псевдоинтеллектуальных «вывертов». Это именно та «прекрасная ясность», к которой должен стремиться всякий публицист, если хочет, чтобы его идеи возымели в обществе какое-то влияние.

К сожалению, хорошие книги сегодня издаются очень небольшими тиражами, но у нас есть такое средство практически неограниченного обмена информацией, как Интернет. Так что будем надеяться, что в год 100-летия Революции её трактовка, предложенная Рустемом Вахитовым, станет достоянием как можно более широкого круга людей, интересующихся отечественной историей.

Павел ПЕТУХОВ
книги, теория, история